Глава пятнадцатая

В тайгу Сульдем не поехал. Зачем ему в тайгу, если двое сыновей белковать собрались? И чувствовал он себя не очень хорошо, чтобы в зимние холода таежничать. Буян быстро подрастает — помощник! Пусть с малолетства к запа­ху пороха привыкает. Этот путь каждый мужчина должен пройти. Мальчишка норовистый, упрямый. Наверняка с пустыми руками не вернется. Вот Саванды… Какой из него охотник?
Саванды не только отца родного удивил. Саванды, который за все свои годы из мышиного носа крови не выпустил, решил в охотники податься! Разговоры об этом в одном аале не уместились, разбежались по всему Барыку. Конь Саванды, Мухортый, тоже дал в свое время всем вволю языки почесать. Но вот белковать Саванды наладился — с какой стороны после этого солнце взойдет?
Собирался Саванды на промысел не спеша. Людские пере­суды мало его трогали. «Чего трещат, словно тетерева на мерзлой березе? Ну, собрался в тайгу. Что я, хуже дру­гих? Раз мужчиной родился, должен и с ружьем повозить­ся»,— говорил он. Припасы разные — провизию, выделанную кожу на подошвы для идиков — у людей взял. Не просто так взял — в долг. Саванды не такой, чтобы милостыню выпрашивать. «Кучу белок привезу. Если мясом хотите — мясом верну, пушниной — тоже пожалуйста. Другой какой товар понадобится? О чем разговор! Решите сами, как поже­лаете. У меня с торговцами дело налажено. У меня два глаза, два уха, а рот один: сказано — сделано. Говорю, что верну,— значит, верну. И я силен, и Мухортый мой силен…»
Снарядился наконец Саванды. Бедная жена его месяц колени не разгибала, собирая мужа на промысел. Запасся он основательно. Шубу — ночью у костра укрываться — взял. Легкий полушубок из козьих шкур, по тайге за зверем ходить; мягкие идики, остроносые, просторные, с войлочными чулками — для дальней дороги; еще одни — облезлые, к ко­торым снег не липнет; наколенники косульи, подшитые материей, чтобы снег за голенища не падал,— тоже взял…
Баранины наготовил — одного мяса, без костей. Боову, боорзак[1] жена ему напекла из муки, которую Соскар для пего у Севээн-Оруса достал. Ну, само собой, сыр там, ааржы — сушеный творог, чокпек, ноогей — сласти, лакомства… гадальные кости с собой прихватил, и четыре бабки, покрашенные корой лиственницы, тоже для ворожбы, и медвежью желчь, и дикий укроп, и кабарговую струю, и камедь — испытанные средства от любой болезни. Все, одного из бурханов-идолов, стоявших перед лампадой, мед­вежью лапу, что висела над колыбелью детей, положил кажется, предусмотрел все, ничего не забыл.
Вот и пришел день в южную тайгу отправляться. Повел сыновей Сульдема — Саванды и Буяна — Хурбе, хорошо знавший те места. Буяну отец разрешил Кула-Сарыга взять, и мальчишка на пальцах дни считал, дождаться не мог, когда же, наконец поедут.
Три охотника тронулись в путь. С хорошим настроением отправился Саванды на охоту. Правда, нагрузил он своего Мухортого так, что у того спина прогнулась. Жена Саванды побрызгала на его след чаем, забеленным молоком, из ложки-девтиглазки.
Много охотников отправилось в тот день из Барыка, но не было среди них ни одного, кто мог бы сравниться с Саванды. Гордо восседая на коне, он ехал впереди Хурбе и Буяна. Когда на пути попадались аалы, Саванды незаметно пришпо­ривал коня и дергал за узду, горячил Мухортого. За спиной его болталось ружье в чехле из барсучины, и кто бы мог поду­мать, что у такого видного охотника да в таком роскошном чехле — всего-навсего древняя кремневка, кто знал, когда, в какие времена стреляли из этого ружьишка. Но как бы то ни было, многие слышали, как нахваливал Саванды свое ружье. Так, говорил, стреляет, будто глазом посмотрел!
Казалось, все вокруг говорило: «Глядите! Глядите! Вверх по Барыку едет охотник Саванды! Скоро он вернется из тайги с богатой добычей». И люди аалов действительно пялили на него глаза, а Саванды еще пуще горячил своего Мухорто­го, принимал еще более гордую и независимую позу удалого, бывалого охотника.
На Чээнекском хребте, куда они добрались к полудню, лежал небольшой снежок, выпавший накануне. Его уже протропили звери, оставив приметные следы.
— В тайге, должно быть, снегу больше, старик? — спросил Саванды.
— Конечно,— согласился Хурбе.
— Очень хорошо! Легче будет выслеживать белок.
Короток день в начале зимы. Уже вечерело, когда они добрались до Каака. Заночевать решили в деревянных юртах Оштека и наддали ходу, чтобы пораньше поспеть. Краем глаза Буян покосился на священное дерево Мангыра чей­зена, мимо которого проходила дорога. Хвоя на лиственнице пожелтела, пожухла и местами осыпалась, так что сквозь ветви можно было глядеть во все стороны. Ничем это дерево теперь не отличалось от других. «Что в нем священного? — размышлял Буян.— Странно: одни на него молятся, дру­гим из-за него попадает… А кобылы Мангыр чейзен не досчи­тается! Так ему и надо. Хорошо я сделал. Не я — Когел. Настоящий он кайгал! Лихой парень! Получается, что табунам чейзена настоящий хозяин — Когел! Пообе­щал сделать из меня кайгала. Сколько еще ждать?.. Ско­рей бы…»
Не заметил, как и до ночлега добрались,
Поспали, отдохнули в Оштеке и с птичьим рассветом дальше двинулись. Совсем еще рано было, а уже в Хову-Аксы   прибыли.
— Дуктуг-Хилээп тут живет,— сказал Хурбе.— Заедем к нему. Хороший он человек, разговорчивый, добрый к ту­винцам.
— Правильно,— поддержал Саванды.— Возьмем у него хлеба. На обратном пути пушниной рассчитаемся. Еда нам нужна. Если в тайге кончатся припасы, у кого просить ста­нем? У медведя? Он нас сам про запас под валежник спря­чет. Я по-русски хорошо говорю. Заедем к Дуктуг-Хилээпу.
Русский крестьянин Огнев, которого за длинную, когда-то соломенно-желтую, а теперь совсем побелевшую бороду прозвали Дуктуг-Хилээпом — Волосатым Хлебом, давно поселился в Хову-Аксы. Сам он сносно говорил по-тувински, а дети его, можно сказать, совсем отувинились. Дом себе Огнев построил из толстенных — в два обхвата — бревен. Амбары поставил добротные, усадьбу всю огородил. Занимался хлебопа­шеством, коней держал, коров. А ребятишек у него — куча, мал-мала меньше!
Встретил трех охотников Дуктуг-Хилээп радушно, при­ветливо. Саванды не соврал: обратился, к немалой зависти Буяна, к белобородому старику по-русски:
– Драстай, драстай, таныш! — и зачем-то стал мять руку Огневу.
— Здорово! — усмехнулся старик.— Куда поехали?
— Тайга пошли, много белка нада.
— Очень хорошо. Мои сыновья тоже в тайгу подались. Белки нынче гибель, говорят.
— Карашо, карашо,— Саванды с чувством превосход­ства оглядывал своих спутников. Дескать, видали, как я с ним
запросто!
Жена Дуктуг-Хилээпа позвала путников к столу, нареза­ла большими ломтями белого хлеба и свиного сала. Сало показалось Буяну очень соленым, зато чай со смородинным вареньем он пил с удовольствием.
Угостившись на славу, охотники засобирались в путь. Саванды почему-то ничего не сказал о хлебе — то ли постеснялся, то ли просто забыл. Однако Огнев сам вынес им три огромных ковриги. Буян взял одну из них — хлеб был еще горячий.
— Саспыйба! Саспыйба! — приговаривал Саванды и порывался обнять старика.— Мы тебе шкурки дадим. Много шкурок!
— Ничего мне не надо. Так берите.
— Саспыйба! Карашо! — изливался Саванды.
Поехали дальше, берегом таежной речушки. Вода в ней — редкой чистоты. Кое-где речка уже подернулась тонким и таким же ослепительно прозрачным ледком.
— Как ты посмел старому человеку плохие слова говорить? — спросил Буян.— Ты его ругаешь, саспыйба гово­ришь, а он почему-то радуется…
— Какой ты глупый! — расхохотался Саванды.— Вот что значит русского языка не знаешь. Саспыйба — совсем не ру­гательное слово по-ихнему. Это все равно что четтирдим сказать. Понял?
Долго еще смеялся Саванды, потешаясь над вопросом братишки.
Вот и Чеди-Холь — Семь Озер — давнишняя стоянка охотников. На приметном старом кедре все ветви увешаны звериными черепами, маральими и лосиными рогами.
— Здесь и остановимся,— сказал Хурбе. Развьючили лошадей и первым делом взялись запасать дрова. Саванды в этом участия не принимал. Он расстелил на бугорке белую тряпочку, разложил на ней еду и стал совершать обряд. Что-то шептал, бормотал молитвы, просил у богов благословения и удачи в охоте. Буян краем уха ловил обрывки его доверительного разговора с Хозяином тайги:
Чеди-Холь, золотая моя тайга,
Широка ты, просторна, богата…
Много зверя в тебе обитает,
но я не отведал еще
мяса твоих зверей…
– жалостливо так причитал Саванды. Казалось, что он вот-вот расплачется.
Славный мой Чеди-Холь!
Север твой заполнен зверьем.
Щедрый мой Чеди-Холь!
Юг твой зарос кандыком.
В трудных поисках
шел я к тебе
вместе со своими
лучшими друзьями.
Кони наши устали,
Сами мы утомились.
Пока пришли к тебе, Чеди-Холь,
Поглядеть на твоих зверей.
Под ветвями не прячь их,
Под лишайниками не скрывай.
Глаза зверей занавесив,
Уши зверей заткнув,—
Рогатых и пушистых
Не пожалей для меня и друзей,
Мой славный и добрый,
Богатый и щедрый Чеди-Холь…
 
Саванды запалил большую ветку можжевельника, и бла­говонный аромат заполнил лес: дым стлался плотным обла­ком,— хоть шубу на него клади.
Закончив молитвы и причитания, Саванды раскидал на все четыре стороны света разложенную на платке жертвен­ную еду и молча вернулся к охотничьему стану. С тем же таинственным видом повесил на ветви кедра привезенного с собой божка-бурхана и медвежью лапу. Уже перед самым сном погадал на бараньей лопатке. Калил ее сначала на огне, потом нашептывал над нею, призывая удачу в охоте. Так тихо шептал, что Буян не разобрал ни единого слова.
— Не смотрите в костер,— предупредил он Буяна и Хурбе перед тем, как сунуть лопатку в огонь.— Сглазите еще. Нет ничего правдивей лопатки. Трещины на лопатке все скажут. Это я точно знаю! Как-то один парень пошел на охоту…
— Ну и   что? — подзадорил его Хурбе.
— Один пошел? — спросил Буян.
— Один. Он хорошо по лопатке гадать умел. Если выпа­дет, что убьет зверя,— идет на охоту, если нет,— спать ложится. Вот он раз посмотрел лопатку, вышло, что утром добычи не будет. Начал тогда на вечер гадать, и лопатка подсказала, что придет человек с большим ножом…
— С ножом?!
— Господи!
— С ножом, да. Ну, парень решил, что этот человек собирается его убить. Как темнеть стало, взобрался на кедр, а лопатку возле костра оставил… Сидит на дереве, от страха трясется. И в самом деле, подходит к костру человек с ножом. Походил, походил, лопатку увидел, поднял. «Этот охотник,— говорит,— умеет на лопатке гадать, но не совсем хорошо, часто ошибается. Он при гадании в левой руке нож держал, поэтому получилось, что выпал ему человек с ножом, который хочет его убить. Должно быть, напугался и спрятался». Парень услышал, вспомнил — и правда, в левой руке у него нож был, когда лопатку осматривал. Засмеялся и слез с кедра…
Хурбе покачал головой, а Буян проникся к старшему брату еще большим почтением — и по-русски умеет говорить, и гадать умеет, и чего только не знает!
— Вот до чего правдиво гадание на лопатке,— повторил Саванды.— Человек понимающий все до самой малости может на лопатке увидеть.
Он убедился, что спутники относятся к его занятию с должным уважением, без лишнего любопытства, и принял­ся сосредоточенно разглядывать закоптившуюся в пламени костра баранью кость.
— Что же это такое?..— бормотал он.— Вроде бы наша добыча где-то скрыта… Как ты думаешь, старик? Погляди.
Хурбе не считал себя хорошим гадальщиком, однако глянуть на лопатку не отказался.
— По-моему,— неуверенно произнес он,— ты не додер­жал. Сунь еще в огонь.
— Да нет, и так все ясно. Хоть и скрыта добыча, но она все-таки будет. Если не завтра, то на другой день…
Наутро, еще затемно, все трое разбрелись по тайге.
По совету Хурбе Саванды поднялся вверх темной ложбин­кой. Шагал быстро, чтобы поспеть в нужное место до рассве­та, и, едва забрезжило, был уже среди густых вековечных кедров. Не успел трубку выкурить, шорох послышался. Зверь! Сердце у Саванды екнуло. Он прислушался. Не то сучок хрустнул, не то кора затрещала… Никак, медведь! Э-э-э, не попадаться же ему живым в пасть… Держа ружье нагото­ве, Саванды попятился и запнулся о валежину. Упал, поспешно вскочил и припустился назад. Остановился, по­слушал: шорохи стихли. Это показалось еще подозритель­ней, и он стремглав помчался к стану. Оглядывался, натыкался на деревья, да так сильно, что из глаз искры сыпались. Полы жесткого пообношенного козьего полушубка шуршали на бегу, и непонятные эти звуки нагоняли на Саванды страх, заставляя бежать все быстрей. Запыхавшийся, примчался он на стоянку.
Никого, понятно, еще нс было. Саванды перевел коней на другое место — они подъели всю траву под снегом вокруг себя, — и взялся ужин готовить. Едва вечера дождался, когда Хурбе с Буяном вернулись. Каждый по десятку белок принес.
— Что-то тебя не слыхать было. Что случилось? — спро­сил Хурбе.
— О-о-о, старик! Только пришел на место — медведя встретил.
— Сам видел?
— Нет, услышал. Медведь в мою сторону сухостой валил, сердился на меня, рычал. Не медвежонок, как я понял, а здоровый, ярый медведище! Еле ушел от него.
Хурбе усмехнулся.
— Да это белка на кедре скакала! Я от тебя недалеко был. Там кроме твоих следов, ничьих других нет. Даже горностай не пробегал.
Ничего не сказал ему Саванды. Спать лег.
Назавтра он снова отправился на то же место. Позже пошел, после рассвета уже. Лопатка не обманула, решил он. На вчерашний день она добычи не обещала, а вот сегодня должно привалить.
Те же самые кедры. Вот тут он вчера стоял!.. И опять что-то зашуршало! Саванды аж дернулся. Едва заставил себя успокоиться. «Нет здесь медведя! Это добыча манит». Стал приглядываться. Высоко над собой увидел двух белок. Они прыгали по веткам, не замечая охотника.
Саванды перебежал ближе к дереву. Белочки притаились. Одна сидела теперь на нижней ветке, совсем близко. Пушис­тый хвост лег вдоль ее спины, на кончиках ушей торчали кисточки, снизу, на брюшке, белела полосочка. Сидит спокой­но, посматривает по сторонам, будто со вчерашнего дня дожидается! Саванды оставил ее, а Чеди-хольская тайга сберегла для него. И станет белка первой добычей для охотника. В такую даль он за ней ехал!..
Прицелился Саванды, пошептал про себя для верности не то молитву, не то заклинание, выстрелил. Все кругом белым дымом занавесило. Отбежал чуть в сторону и увидел, что белка перепрыгнула на другой кедр… Саванды к ней. Белка от него. И не удирает совсем, а тут же, рядом скачет, будто дразнится. Саванды запарился, в снегу вывалялся — падал сколько раз, пока дошло до него, что гоняться-то ни к чему. Остановился под деревом, и белка успокоилась, уселась на ветке, смотрит вниз, словно говорит ему: «Жалко мне тебя. Устал? Ну, давай, стреляй».
Сердце Саванды гулко стучало. К голове прилила кровь, он даже ощутил в ноздрях ее горячий запах. Кое-как сдержав дыхание, зарядил ружье. Белка сидела на том же месте… Порох, зашипев, вспыхнул, заряд остался в ружье. Несколько раз добавлял он порох — ружье не стреляло. Саванды вертел кремневку и так и сяк, ковырял в стволе — может, снегом забило,— снова и снова сыпал порох, нажимал на спуск,— никакого холку!
Белка давным-давно скрылась, не стала ждать, пока охотник справится со своим ружьем. Усталый и злой, Саванды поплелся на стоянку.
— Я слышал только один выстрел. Почему не стрелял? — спросил вечером Хурбе.
— Ружье у меня никудышное,— в сердцах ответил Саванды.
— Дай-ка его сюда… Ружье ни при чем. Вот охотник из
тебя…
Хурбе вынул из ружья отсыревший заряд, прочистил и протер тряпочкой ствол, зарядил, выстрелил…
И на третье утро пошел Саванды той же ложбинкой к знакомым кедрам.
— Ну, погодите у меня! — грозился он.— Клянусь отцом, настреляю сегодня целую кучу.
— Давай, давай,— подбодрил его Хурбе.
— Вот увидишь, старик: гору белок добуду.
Не спеша поднимаясь проторенной тропой, Саванды размышлял, что баранья лопатка все же предсказала точно: добыча не сразу дается в руки. Однако теперь как будто все препятствия были позади, и он жалел лишь о том, что прихватил с собой всего одну жильную нитку нанизывать белок. Надо было взять хотя бы две…
Белок долго искать не пришлось. Одна хвостатая сидела совсем низко, на голой ветке. Бах! Далеко по ущелью прокатилось эхо выстрела. Белка и ухом не повела. Саванды это не обескуражило. Главное — ружье стреляло, да еще как стреляло! Звонко, с силой отдавая в плечо. Бах! Мимо… Еще выстрел…
Помнится, в сумке у него было десять пуль. Куда же они девались? Неужели все расстрелял попусту? Что же теперь, бежать к стану, новые отливать?.. А белка скакала по веткам, будто издевалась над ним.
— А-аа! Железяка пустая! — взревел Саванды и, ухва­тив ружье за конец ствола, с маху ударил о дерево. Приклад раскололся на щепы.
И опять он пришел на стоянку раньше всех.
— С добычей тебя! — поздравил Хурбе.— Сегодня ты много стрелял. Сколько добыл?
Саванды только рукой махнул.
Хурбе принялся ему втолковывать, что ружье ни при чем. Все дело в том, объяснял он, что надо точно знать, сколько сыпать пороху. Наверно, Саванды лишнего подсыпал. Это годится, если по далекой цели стрелять. Оттого, видно, и шли верхом пули. Когда белку бьют, малой щепоточки пороху хватает. Хурбе говорил все это, будто сам был вино­ват, что Саванды постигла неудача. Он и в самом деле чувствовал свою вину: почему сразу не растолковал человеку, как и что. Думал, Саванды — опытный охотник, а он, оказы­вается, и ружья-то никогда в руках не держал.
Саванды надулся   и лег спать не поужинав.
Утром Хурбе посоветовал ему:
— Что же ты будешь сидеть сложа руки? Свали сушину. Выбери дерево получше. Я пораньше вернусь, сделаем тебе новый приклад. Шомпол только придется отдельно носить.
Вернулся Хурбе сразу после полудня. Саванды на стане не было. Мухортого тоже. Уехал Саванды, забрал с собой все припасы, которые для него жена сготовила. В кострище валялись остатки злополучного ружья.
Копыта Мухортого взрыли землю возле костра — Саванды с места рванул рысью. Хурбе не поленился пройти немно­го. Верный себе, Саванды, едва отъехав, спешился и повел коня в поводу. Так и шли рядышком следы Саванды и его коня.
Трое суток добирался незадачливый охотник до своего аала. Где пешком, где потихонечку верхом на любимом коньке. Домой по всегдашней привычке заявился ночью. Все, что у людей взял, тут же вернул, приговаривая при этом:
— Я и богат, и себе не рад… Не повезло мне на этот раз. Ничего! Еще привалит удача!