Глава одиннадцатая

Саванды в то лето повадился к Дарган-Хаа на Чээнек-ский хребет. Уедет к нему — через несколько дней вер­нется.
— Где был?— спросит жена.
Саванды соберет морщинки на лбу и с важным видом скажет:
— Как где? Дела…
Поначалу Дарган-Хаа обрадовался новому знакомцу, Тот без устали рассказывал всяческие были и небылицы, героем которых неизменно был сам, и, конечно, изрядно привирал. Стосковавшийся по людям старик охотно слушал все подряд, а Саванды того только и надо, знай чешет язык. Так, глядишь, незаметно и солнышко за горные вершины скроется, день пройдет.
— Осенью сюда перекочую,— между делом замечал Саванды.— Будем вместе жить.
— Давай, давай. Вода рядом — черпай сколько хочешь. Дрова рядом — руби сколько надо,— поддерживал Дарган-Хаа, пока не почувствовал, как легковесна речь его друга, как много пустой пены в его цветистых словах. Тогда уже стал отвечать осторожнее, осмотрительнее: — Детям твоим, однако, плохо тут будет.
Вот увидишь, перекочую,— снова и снова заверял Саванды.
— Гляди…
– Если я перекочую, ты рад-радешенек будешь. Я кайгал что надо. Никогда с твоей тарелки сало не сойдет. Я лавки купцов потрошил. Я тысячами вороных Ажикая распорядить­ся могу. Я хозяин всех зверей Чээнекского хребта!..
Хоть и забрался Дарган-Хаа в глушь, а лучше многих знал, кто и как на купцов нападал, кто Ажикаевыми вороными распоряжался и кто хозяином здешнего зверья был. Знал он и про немалый табун, что пасся неподалеку. Тот самый табун, в котором ходили до поры и кони Буяна. Знал, да не стал говорить о том такому пустому человеку, как Саванды. Жизнь научила его не открываться кому попало, не доверять первому встречному.
Так и шло. Саванды приезжал и с важным видом нес всякую чепуху. Дарган-Хаа, хотя и без прежнего интереса, слушал его хвастливые речи — все-таки развлечение…
Пока вот так мотался неприкаянным старший сын, Кежикма не сидела без дела. Помощником ее на чайлаге стал Хойлаар-оол.
Чуть не до потолка завалили они юрту кожами да шкурами. И возле юрты расстелены облитые кислым молоком, и на войлочных подстилках-дожеках выделан­ные кожи да шкуры лежат, и под дундюком-дымоходом сохнут… А Кежикма еще и одежду шьет, и с внучкой возит­ся. Как ее только на все хватает… Нет, не управилась бы она со всем этим без Хойлаар-оола. Парню уже девят­надцать, а со сверстниками он не водится, по аалам не шляется, без нужды в чужую юрту не зайдет. Он и помогает матери и кожи мять, и шкуры выделывать, и с Адаской нянчиться.
После отъезда отца Буян с Соскаром один узелок завязал. Подсобил ему в Чээнеке шалаш поставить. Тувинцы обычно делают островерхие чумы, связывая наверху жерди. Соскар по-другому смастерил — наподобие четырехстенной избы, а крышу лиственничной корой покрыл на четыре ската. Добра в его шалаше, понятное дело, никакого — ни сундуков-аптара, ни кожаных мешков (что ему хранить в барбах — не нажил еще). Кровать тоже сладил по-своему: вбил четыре кола, обвязал жердями, застелил войлочным ширтеком. Чего еще надо? Как ни хорошо в родительской юрте, а отдельно от них женатому парню куда как лучше.
— Надо бы, сынок, у людей поспрашивать старый войлок, юрту к зиме поставить. Хоть плохонькую,— говорит ему Кежикма.
— Мне юрта не нужна,— ошарашил ее Соскар.
— Как так? Где же ты жить будешь?
— Дом построю. Съездим с Буяном в Устуу-Суг, лес заготовим. Зимой сруб вывезу.
— Куда, сынок? Если на зимней стоянке дом поставишь, как потом кочевать? За собой таскать, что ли?
— Зачем таскать? В долине Барыка построю. Там и вода, и пастбище.
— И кочевать не будешь?
— Нет, мама.
— Даже летом?
— И летом и зимой там жить буду.
— Как же ты в жару мошку стерпишь?
— А как Севээн-Орус живет?
— Шутишь ты?
— Да нет, мама. В долине Барыка и сеять буду. Рус­ские не кочуют, и я не буду.
— Не укладывается это в моей бедной голове, сынок…
Что еще может ему Кежикма сказать? У Соскара свой бог — Севээн-Орус.
Побатрачив несколько лет на Домогацких, насмотрелся Соскар, как они хозяйство ведут. И жена Соскара, Белек-Кыс, тоже со своим отцом у Семена Лукича пастушила, знает уклад их жизни. Так что мысли у них с Соскаром одни. Оба помнят, что Домогацких поселились в Усть-Барыке на голом месте. С кола начинали. А теперь? Теперь все у них есть: и дома, и амбары, и пашни, и хлеб, и скот… Побогаче многих тувинских баев стали. Почему же Соскар не может жить так же, как эти русские? Эта мысль не давала ему покоя ни днем ни ночью. За что бы ни брался Соскар, что бы ни затевал, обязательно спрашивал себя: а как бы в таком случае поступил Севээн-Орус?
Соскар — не Саванды, слов попусту не тратит. Сказал, что дом будет ставить, и в самый разгар лета позвал Буяна в Устуу-Суг — сани делать, чтобы после на них лес из тайги возить. Поехали на собственных конях. Соскар на саврасом, Буян — на вороном. Умел младший сын Сульдема держать язык за зубами, никому не проболтался, что об­завелся добрыми конями. Да и ни к чему было хвастать, что наделили его скакунами табунщик Когел и славный кайгал Хаспажик.
— В Устуу-Суг, я слышал, мои русские друзья при­ехали,— сообщил в пути, Соскар.— Батраки Севээн-Оруса.
– Тоже сани будут делать?
– И сани и дуги. А еще деготь гнать, уголь жечь, веники вязать.
– Веники?— не понял Буян.— Какие веники?
– Да ты что?— разочарованно   протянул   Соскар.— А еще с кайгалами в Танну-Оле, в Чаа-Холе, в Чадане бывал… Ими хлещутся.
— По щекам?
— Зачем по щекам! В горячей бане. Парятся.
— Больно?
— Нисколько. Я вот сначала дом построю, а после баню. Тогда увидишь.
На пригорке возле Устуу-Суга они увидели несколько запряженных в телеги коней. Направились к этим подводам. Чуть в сторонке высокий русский парень, краснолицый, с голубыми, как ясное небо Чээнека, глазами и редкой пушистой бородкой, обтесывал березовый ствол. Рядом с ним сгружал с телеги сырую бересту еще один — широко­грудый, приземистый. Тут же стояла палатка.
Соскар кинулся к высокому:
— Драастай, Саша!
Тот кинул топор на землю:
— Иван, гляди-ка, Оскар!
Все трое трясли друг другу руки, Буян поглядывал
на них.
— Они меня Оскаром зовут, как жена Севээн-Оруса,— объяснил брату Соскар.— А это Саша и Ваня. Их еще по-другому зовут. Ты все равно не запомнишь. Язык поломаешь. Я и то едва выговариваю.
— Кто это с тобой?— спросил Александр.
— Мой братишка. Буян.
— Здоровый парень,— похлопал его по плечу Иван. Оба русских хорошо говорили по-тувински.
Друзья Соскара понравились Буяну. Простые, привет­ливые. Люди как люди.
— Где живешь-то теперь?— поинтересовался Губанов.
— Там же, откуда в батраки уходил. В юрте…— Соскар тут же поправился: — В шалаше.
— Ребенок, поди, есть?— подмигнул Иван.
– Скоро будет. У Белек-Кыс живот такой, — Соскар обеими руками показал, какой именно. Парни расхохотались.
– Ай, Оскар! Отец, мать как?
— Мать ничего. А отца нет.
— Как нет?— Иван нахмурился.— Куда девался?
— На войну ушел. В Кобдо.
— Кто же отправил старика воевать?
— Мангыр чейзен.
— Дрянь человечишка!— плюнул Александр.
— Мангыр велел Буяну ехать. Отец сам вызвался, вместо него.
— Д-аа!— вздохнул Иван.
Русские заговорили по-своему. Шумно, размахивая руками, даже сердито, как показалось Буяну.
— Плохо, когда люди убивают друг друга.— Александр покачал головой.— А Мангыр ваш дрянь. И Лукич не лучше. А война — хуже всего.
— Севээн-Орус не плохой,— возразил Соскар.
— Эх, парень, до сих пор в Лукиче не разобрался. Ладно, пусть будет по-твоему. Когда-нибудь поймешь.— Губанов сменил разговор: — Зачем сюда приехали?
— Сани делать.
— Поможем.
Несколько дней пробыли братья с русскими в Устуу-Суге. Пособляли им выжигать уголь и гнать деготь. Сани ладить не пришлось. Батраки Севээн-Оруса дали им готовые полозья, обводы для саней и две дуги.
Очень не хотелось Буяну расставаться с новыми зна­комыми.