Глава тринадцатая
Серафима Мокеевна оказалась все же дальновиднее мужа.
— Пора нам, Семен, уезжать за Саяны. На ногах крепко стоим. Сумеем кой-кому кукиш показать.
Есть у русских поговорка: «Аппетит приходит во время еды». Ненасытный аппетит Домогацких крепко держал его в Туве. Еще да еще хотелось прибавить к уже накопленному, наторгованному, нахватанному… А ответил Семен Лукич супруге по-тувински:
— Торопливая муха в молоке тонет.
Серафима Мокеевна усмехнулась:
— Мы-то в молоке не утонем. Разве что в Енисее!..
— Ну, до этого далеко.
— Ох, Семен! Не просчитался бы… — Что-то подсказывало Серафиме, убеждало ее в своей правоте, заставляло не отступаться от мужа. Было это всего лишь предчувствие, но оно редко ее обманывало. Семен Лукич знал это, прислушивался к ней, но тут уперся, и дело чуть не до ссоры дошло.
— Нет, — стоял на своем Домогацких. — Вернемся сейчас, нас рыба покрупнее проглотит со всеми потрохами. Мы с тобой еще малявки. Чтобы самим по-щучьи глотати в отдельном пруду подрасти надо, жирка набрать… Тогда глядишь, кто-то и подавится…
Не зря опасалась Серафима Мокеевна совсем отувиниться. Семен Лукич тем и отмечен был урянхайцами, что обычаи усвоил, языком хорошо овладел. И когда на смену году Дракона пришел год Змеи, Домогацких встретил его по тувинскому календарю.
Тот, 1917, год с самого начала заявил о себе тревожными вестями из-за Саян. Прежде Саяны считали границей мира, за которой нет ни земель, ни людей. И другое в Россия говаривали: будто за горами-перевалами находится таинственное Беловодье. Давно позабылись эти сказки. Не только в Сибири узнали про Урянхайский край и населяющих ere людей. В саму Туву тоже стали проникать новые слова и понятия. Даже араты наслышаны были о Ленине, о большевиках.
Все более настойчиво распространявшиеся слухи не минновали и Усть-Барыка. Призадумался Семен Лукич, начал должников прижимать, обращать нажитое в звонкую монету! Не раз пожалел, что жену не послушался. По весне, как только снег растает и дороги откроются, твердо решил откочевать за перевалы.
Только время не ждало. В апреле облетело Туву известие, в которое и поверить было невозможно: в Петрограде революция, царя больше нет…
В Белоцарске об этом узнали тоже с опозданием — в марте. Комиссар Григорьев и его чиновники всеми силами старались скрыть это и лишь через месяц довели до сведения хошунных управлений, что власть в России переменилась.
Но и до официальных подтверждений вся Тува уже знала, и от аала к аалу передавали: «Нет больше белого царя!»
Семен Лукич метался в растерянности. Совсем было собрался стронуться с места, да не решился… И ехать боязно, и ждать — неизвестно чего дождешься…
А вести опережали одна другую. И от каждой можно было ума лишиться. Стало известно, что Временное правительство назначило в Урянхай нового комиссара — Турчанинова. Вот когда Семен Лукич вконец испугался: столько сил приложил, чтобы Вениамина Григорьевича к рукам прибрать, и все теперь прахом пошло. Как мыльный пузырь лопнуло. Какие у Турчанинова полномочия будут от новых властей? Чем все это обернется? Сиди да гадай.
Большие перемены в России не могли не взволновать и тувинских нойонов. Пошли между ними раздоры: за кого держаться, на какую сторону молиться, от кого для себя больше выгоды извлечь. Тоджинский нойон Токмит и настоятель верхнего хурэ Чадана Дактан камбы возглавили группу сторонников присоединения к Монголии. В один голос с ними запел некогда участвовавший в Кобдинском походе монгольский лама Джалханза. Он доказывал, что спасение тувинцев в буддийской вере. Ни для кого не было тайной, что правитель Даа хошуна Буян-Бадыргы ведет переговоры с маньчжурами. Правители салчаков, маады-чооду и глава Бейси хошуна Чымба твердо держались России.
Араты пока еще не понимали смысла происходящего, не участвовали в запутанной политической игре, которую вели их правители, но близился взрыв, что вовлек их в борьбу за свои права, за свою свободу.
Сгущались тучи над домом Семена Лукича Домогацких.
Весной восемнадцатого года в Урянхайском крае были созданы первые Советы. Комиссара Временного правительства Турчанинова арестовали и выслали в Усинск. Но не успели Советы набрать силу, как застучали по сибирской земле кованые сапоги интервентов, под покровительством которых повсюду, как грибы, росли контрреволюционные «правительства», а в Омске осел сам верховный правитель — адмирал Колчак. Захлестнула мутная волна присаянские края…
Из Усинска и с Каа-Хема двинулись на Белоцарск отряды белогвардейцев. Малочисленные группы Красной гвардии в Белоцарске не смогли противостоять натиску врага, наступавшего с двух сторон.
Всего три месяца с небольшим просуществовала Советская власть в Урянхайском крае.
Ожили нойоны. Ожил и двухэтажный особняк в центре Белоцарска — воротился в свою резиденцию Турчанинов, представлявший теперь в Танну-Туве власть Колчака. Поднял голову и совсем было приунывший Семен Лукич Домогацких.
Что ни день — то новые слухи, один другого невероятнее.
На Барыке такой суматохи не было с той поры, как собирали аратов в поход на Кобдо.
— Царя Мыкылая больше нет!
— Россия на две части разделилась! Одну красной называют, другую — белой.
— В Минусинске красные!
— В Минусинске белые!..
— В Танну-Туве тоже революция будет. Всех нойонов! прогонят. Самим аратам власть дадут.
— У белых вместо царя главный нойон Кулунчак[1].
То радость — то горе, то тревога — то надежда. Аратам терять нечего. Сам комиссар говорил, что старых тувинских законов больше нет. Значит, пыток не будет; шаагаями бить не станут… Неплохо, конечно. Да что-то не верится… Недолго продержались в Хем-Белдире красные. А жаль! Вот кто за бедняков стоял… Вот с кем у аратов одна дорога. А кулунчаки — хуже бандитов… Да если б только они, кулунчаки эти… В Кобдо войска Янь Шичао стоят, приготовились, ждут своего часа. Оттуда нойону Буян-Бадыргы приказ пришел:
«Вступая на территорию Урянхая, повелеваю на пути следования моих отрядов ставить юрты, готовить лошадей. Лично для меня приготовить дом и еще дома для размещения управления и солдат.
В первую очередь представить 12 коней вьючных для перевозки пулеметов, 8 коней вьючных под имущество правления, 15 коней для перевозки продуктов, а также 12 юрт и выделить 28 ямщиков и 8 возчиков, 8 пастухов; и 6 запасных оседланных коней.
Во вторую очередь надлежит приготовить 24 коня для перевозки грузов, 12 юрт, 30 возчиков, 6 оседланных коней и 8 пастухов…»
Осенью 1918 года Янь Шичао с отрядом в 150 штыков вступил в южные районы Тувы. Весной девятнадцатого, проследовав через Хондергей, расквартировал часть солдат в верхнем хурэ Чадана, а остальных — в местечке Даг-Уж под Шагонаром. Там же разместил и свой штаб.
Монгольские феодалы тоже поглядывали на Туву, надеясь превратить ее в один из собственных аймаков. Они действовали похитрее — через буддийские монастыри Однако и они направили своих солдат в южные хошуны Тувы, чтобы «защитить аратов от жестоких порядков».
Обеспокоенные действиями восточных и южных соседей приверженцы белого царя и сменившего его адмирала Колчака стали принимать контрмеры. Чамзы камбы, правитель монгушей, встретился с кууларским камбы Дактаном, правителем ондаров Сюрюном. Они понимали, что от их решения в немалой степени будет зависеть судьба Танну-Тувы.
Два почтенных камбы расположились друг против друга на толстых войлочных ширтеках, словно на богослужении, раскрыли молитвенные книги, чтобы найти в них примеры, соответствующие сложившейся ситуации: священный Ганджур может дать ответ на все случаи жизни…
Долго перелистывали они древние сутры, читая по очереди подходящие, по их мнению, тексты, но ни тот ни другой не отыскали убеждающих доводов.
— Русские победят. Надо верить русским, — захлопнул канчыыр-сутру Чамзы камбы.
– Мы от века буддийской веры, — закрыл книгу и Дактан камбы. — С русскими нам не по пути.
С тем и разошлись высокопоставленные ламы. Дактан камбы тут же отправился в Ургу, а Чамзы — в Омск.
К визиту в ставку верховного правителя Чамзы камбы подготовился основательно. Подобрал себе в свиту толковых помощников — ламу из верхнего чаданского хурэ, ламу из нижнего хурэ, молодого послушника… Так обставил свою поездку, чтоб никто его не заподозрил: будто по своим церковным делам куда-то направился. С желтым флагом над обозом, с четками в руках — ну, святые паломники, да и только! Через три дня он был принят в Хем-Белдире комиссаром Турчаниновым. Тот дал камбы в сопровождающие двух своих переводчиков — Самойлова и Шурова. Еще через три дня Чамзы плыл на плоту по Улуг-Хему…
В Минусинске его встретили уже как лицо официальное. Вместе со свитой посадили на пароход и доставили в Красноярск, где в распоряжение камбы выделили специальный вагон. Подчеркнутые знаки внимания тешили самолюбие Чамзы, вселяли в него уверенность, что миссия будет успешной. Поезд, к которому прицепили вагон камбы, пропускали без задержек: высокий гость следовал к самому адмиралу!
В Омске у него настроение немного испортилось, хотя поначалу ему был оказан самый радушный и почтительный прием, правда, лицами второстепенными. Несколько дней пришлось ждать — верховный правитель не давал аудиенции. Чамзы нервничал, то и дело ругал своих спутников.
Но вот адмирал прислал за ним свой автомобиль. Камбы поехал на первую встречу один. Только Самойлова взял с собой. Остальные томились в гостинице. Осенний залитый дождями Омск утопал в грязи, с деревьев по обеим сторонам улиц летели желтые листья. Картина была довольно неприглядная, но никогда не видевшему больших городов камбы все казалось необыкновенным, возвышенным, величественным. Он снова обрел уверенность и, слегка волнуясь, с нетерпением ожидал встречи с главным нойоном России.
Поднимаясь по лестнице, устланной красной ковровой дорожкой, Чамзы не без удовольствия оглядел свои до блеска начищенные хромовые сапоги, подаренные ему перед отъездом Турчаниновым. В этой парадной обстановке сапоги были как нельзя кстати. Хорош бы он был в тувинских: идиках с загнутыми носами!
Его провели в приемную, где на столе адъютанта стоялой несколько телефонных аппаратов, усадили в мягкое кресло. Вставший из-за стола при его появлении офицер скрылся за дверью кабинета и буквально через минуту появился вновь, сделал приглашающий жест и пропустил Чамзы камбы вперед.
Огромный кабинет подавлял своими размерами, количеством картин, развешанных по стенам, позолоченной люстрой под потолком. Далеко впереди, напротив двери, стоял массивный стол, а за ним восседал казавшийся очень маленьким человек в черном мундире с золотыми адмиральскими погонами.
Увидев камбы, он поднялся и, приветливо улыбаясь, направился ему навстречу. Прямой, как палка, он почему-то показался Чамзы похожим на черного журавля.
Верховный правитель был уже совсем рядом. Чамзы поспешно принял из рук переводчика белый кадак из тонкого шелка, низко поклонился и протянул адмиралу обе руки, покрытые дарственным платом.
— С великой надеждой пожаловали мы к вашему превосходительству, — переводил его слова Самойлов.— Одно у нас желание: чтобы вы сочли возможным взять малый народ Танну-Тувы под свое высокое покровительство.
Колчак также двумя руками принял почетный дар, провел гостя к столу, предложил садиться. Чамзы утонул в глубоком кресле.
Сухой, внешне очень строгий, даже суровый, адмирал оказался весьма приветливым человеком. Он расспрашивал камбы, как тот доехал, интересовался Урянхайским краем, внимательно слушал. Чамзы перебирал четки, двигая в такт словам отполированные бусинки, и таял от блаженства.
С каждой минутой вырастая в собственных глазах, он предвкушал небывалый успех своей миссии и заносился в мечтах все выше и выше.
Их разговор прервали два молодых офицера в блестящей, ладно скроенной и плотно пригнанной форме. Как ни мягко ступали они по ковру, серебряные шпоры мелодично позвякивали. Оба остановились навытяжку перед адмиралом.
Колчак вежливым кивком извинился перед камбы и, приказав офицерам приблизиться к столу, раскрыл принесенные ими папки с бумагами. Те вполголоса по очереди о чем-то докладывали ему. Адмирал выслушивал их с нарастающим раздражением. Порой негромко, но резко обрывал их, что-то зло говорил.
Нетрудно было догадаться, что офицеры явились с худыми вестями, и камбы, напрягшись, молил всех богов, чтобы это не сказалось на полной добрых предзнаменований его встрече с адмиралом. Помогли, должно быть, мольбы: едва офицеры удалились, как лицо Колчака снова преобразилось. Пустой, ни к чему не обязывающий разговор продолжался и за богато накрытым столом. Тонкий фарфор, хрусталь, серебро… А подали отваренное по-тувински мясо да зеленый чай с молоком. Должно быть, кто-то посоветовал сделать приятное гостю и попотчевать его привычными блюдами. Мясо, однако, оказалось совсем не соленым, зато в чай насыпали столько соли, что его в рот нельзя было взять. Но что поделаешь! Из уважения к хозяину Чамзы и мясо ел, и чай, давясь, пил.
О важном так и не сказали ни слова. Чамзы камбы был несколько удивлен и расстроен. Тем не менее, до самой последней минуты адмирал был чрезмерно любезен и приветлив.
За двадцать дней, проведенных в Омске, камбы был четыре раза принят Колчаком. На последней встрече ему торжественно вручили орден святой Анны второй степени, выдали на расходы по предотвращению мятежей двадцать тысяч рублей серебром. Тут же Чамзы камбы сообщили, что адмирал пожаловал ему лично автомобиль и катер.
И хотя никаких обязательств на себя верховный правитель не брал, никаких гарантий не давал, никаких бумаг не подписывал, камбы остался доволен.
– Дело сделано! — радовался он.— Можем ехать домой.
Вместе с вагоном к поезду прицепили еще и платформу с подарками. По Красноярску Чамзы камбы разъезжал на собственном автомобиле. Дальше Минусинска, однако, ни его, ни сопровождавших его лиц не пустили.
— Обстановка изменилась, — сказали им. — Ехать Усинским трактом опасно — кругом мятежи. Поедете в Верхнеудинск, к бурятам. Они тоже приверженцы желтой веры.
Переводчики, машина и катер остались в Красноярске.
В Верхнеудинске камбы пришлось перезимовать. Только по весне смог он верхом на конях кружным путем через Монголию пробраться в Туву. Именно — пробраться, потому что на пути его подстерегали разные неприятности. Он уже доехал до Самагалтая, но у оюннаров и салчаков было до того неспокойно, что пришлось поворачивать назад. Только в середине шестого месяца, сделав немалый крюк на Улясутай и Кобдо, камбы достиг Хондергея.
— Ни в коем случае не заезжайте в Чадан! — остерегли его. — Там идут бои.
Ничего не оставалось, как искать убежища в хурэ Барлыка. Но и тут Чамзы не повезло. Пока он, вконец измотанный и издерганный, тащился до Барлыка, восставшие араты прогнали оттуда колчаковских заступников.
Высокая миссия кончилась полным провалом.
Пока Чамзы камбы искал покровительства у Колчака, пока скитался на обратном пути из Омска, многое переменилось в Туве. Сюда все сильнее и сильнее проникали новые идеи из-за Саян, все больше аратов начинало разбираться в событиях, понимать, что к чему. Простой народу искал защиты у красных, сам поднимался на борьбу с истинными своими врагами.
То тут, то там рождались по всей Туве еще разрозненные и малочисленные отряды патриотов, смело выступавшие против белогвардейских банд. В Баян-Коле, Ийи-Тале, Демир-Суге они объединились вокруг Адыг-Тюлюша Чульдума. У оюннаров набирали силу вооруженные отряды во главе с кайгалами Тараачы и Хаспажиком. Начал вновь собирать друзей и Онзулак в Барыке.
Чадан, расположенный на стыке многих дорог, становился центром освободительного движения.
