О. Дартаакы. Подвиг арата

Наступила холодная зима 1921 года. Наша дырявая юрта сиротливо стояла на склоне горы Оош-Бажи в верховьях реки Элегест. Наши соседи по аалу уже давно откочевали на дальние зимние стойбища. Мой отец умер, а мать тяжело болела. Вот мы и остались на Оош-Бажи в одиночестве.
Тяжело мне было, и я часто уходил подальше от юрты на высокий холм, откуда мне открывались красивые дали. Думал я о новой, счастливой жизни, рассказы о которой мне не раз доводилось слышать от партизан. Часто мне вспоминались слова одного старого партизана: «Надо не только ждать свободную жизнь. За свободу нужно бороться».
Бороться! — хорошее, мужественное слово. От него веет чем-то родным, бодрым. Я хотел бороться, уйти к партизанам, но у меня был дорогой груз, который нельзя оставить в этой всеми забытой юрте — больная мать. Я все ждал и верил, что болезнь уйдет от нее и развяжет мне руки для борьбы с белыми ханами. Мне чудились конные партизаны, походные костры и жаркий бой…
Однажды, когда я стоял на холме и был погружен в свои думы, незаметно подкрался вечер. Я уже хотел возвращаться домой, как вдруг увидел, что по речке Хендерге к лесу двигались вооруженные всадники. Достигнув опушки леса, они стали располагаться лагерем.
Я подумал сначала, что все это мне только почудилось, протер глаза. Нет — это правда. Вот к небу потоками искр взвились костры и ярко осветили несколько всадников. Партизаны, — подумал я, и мое сердце радостно забилось. Может быть, среди них и тот старик, который говорил мне и моим товарищам памятные слова: «За свободу нужно бороться».
С радостью в сердце я побежал вниз к юрте Андаракая. Там уже были вооруженные люди. Они забивали скот. Здесь меня охватило первое сомнение — партизаны не отнимают скот у аратов. Потом меня удивила и одежда пришельцев. Они были русскими, а одеты в монгольские шубы, покрытые шелком.
— Что вы за люди? — спросил я у низенького человека, который говорил с Андаракаем по-тувински.
— Это могучая русская армия генерала Бакича идет уничтожать красных и освобождать Туву. Радуйся — ты теперь свободен, — сказал пришелец и нехорошо засмеялся.
— Вон кто они! От них мне нужно быть подальше, — подумал я и стал потихоньку удаляться. Но тут меня схватили и подтолкнули к их главному.
Главный приказал мне быть проводником и самой короткой дорогой провести их к Суг-Бажи, где находились наши партизаны. Он обещал в награду дать мне кучу всякого добра. Я стал отказываться. Сказал, что у меня в юрте больная мать. Тогда они заорали и пригрозили мне отрубить голову, а мать спалить вместе с юртой.
— Вот тебе и свобода, — подумал я, и перед глазами заходили круги, среди которых на миг откуда-то всплыл старик-партизан и взглянул на меня строгим пристальным взглядом.
Я встряхнул головой, разогнал свои мысли и дал согласие. И вот я уже впереди отряда. Веду белых и прощаюсь с жизнью. Знаю — не помилуют меня бандиты за то, что веду я их не напрямик, не на большой брод Кужур-Бажи, а на Даг-Ужунское топкое болото. Вот это и есть моя борьба, моя маленькая помощь друзьям — партизанам. Я даже повеселел немного, на скаку покрикиваю, рукой помахиваю, — дескать, давай быстрее.
Проехали перевал Оргу-Баалык, Тал-Аксы, вступили в степной простор Кужур-Бажи. Вот скоро и болото. Все залито белым светом луны, звезды в небе поблескивают, а кругом все родные да с детства знакомые места. И родная земля показалась мне такой красивой, будто я впервые раз ее увидел. Вдруг под копытами захлюпало, началось болото — конец моего пути.
Ехал я на привычном к болотистым переездам местном коньке и далеко опередил следующий за мной отряд. Падая и вновь подымаясь, вывез меня, наконец, конь на сухое место, а сам еле на ногах стоит, дальше на нем ехать нельзя. Спрятался я вблизи и смотрю, что будет дальше.
Вот показались белые. Идут, шатаются, коней под уздцы ведут, сами мокрые и ругаются на чем свет стоит. Пушка завязла в болоте и ее бросили.
К моей радости ночь уже кончилась — не застанут теперь партизан врасплох. Так и получилось. Огнем встретили партизаны непрошенных пришельцев. Вскоре стали возвращаться побитые воины с ранеными, перекинутыми через седло.
Русские и тувинские партизаны очищали от белых родную элегестинскую землю.
Усталый, но счастливый и гордый за свой поступок, возвращался я к своей юрте, над которой тонкой змейкой вился слабый дымок костра. — Значит, мать жива, — подумал я. — Сейчас я расскажу, как ее сын Оюн вступил в борьбу за аратское счастье, и ей будет легче, скорее поправится.