Седьмая глава

Летом 1907 года на Тесе была засуха. Солнце жгло, опаляя все живое. Трава пожелтела. Пекло даже сквозь войлок. В юрте не сиделось. Киваа устроился в тени, когда подъехал Адавастай. 
– Вскоре с Шалынмаем наведаемся в землю дорбетов, – сказал он и, набивая трубку из красной таволги, спросил: – Поедешь с нами?
– Да. Как можно не восполнить скот людей, помогших уплатить 975 лянов. Долгов выше головы. 
– Своим не говори, куда едем, придумай что-нибудь сообразное. Подготовься, – сказал Адавастай и уехал.
Отбыли в один из дней на рассвете. Несколько суток были в пути, никому не показываясь на глаза, и добрались до хребта Каргыраа на юге Успа-Холя. На его южной стороне было полно монгольских аалов. 
Адавастай сошел около шалаша, покрытого ветвями и мохом в кедраче:
– Древний очаг, парни. Хорошенько выспимся, отдохнем. Соберите сухие ветки и разожгите костер. Сильно не дымите, – и, достав из таалына медную чашу, сказал: – Я за водой.
Чай в чаше забурлил, и Киваа снял его. Адавастай, прихлебывая чай, наказал Киваа и Шалынмаю:
– На несколько дней остановимся здесь. Если забредут люди, скажем, что потерялся скот, его ищем. Каждый из нас знает монгольский. Показывать опаску, тревогу, вызывать подозрение, говорить лишнего – нельзя. У нас должны быть зоркие глаза и чуткие уши. 
Шалынмай старше Киваа на десять лет. Он младший брат Адавастая. Высокомерен, груб в разговоре, частенько распускает язык. Без преувеличения – никому не уступает в тяжбе. Имеет охоту учить Киваа как младшего. Но брата опасается. Уважает. Адавастаю чуть больше сорока, не раз бывал под пытками и всей душой ненавидит богачей и чиновников. Поэтому частенько без вины виноватый, обвиняется в воровстве. Киваа не забыл, как зять приходил в донгу. Ночной разговор дедушки и зятя очень хорошо запомнил и после него частенько вспоминал зятя, хотел стать подобным ему. «Ты мужчина, что может есть мясо, втайне притороченное добрым молодцем». Эти слова зятя Киваа частенько вспоминал, раздумывал. Вопрос: «Последуешь за мной в Дорбетскую землю?», – в ушах Киваа прозвучал как гром в ясный день.
Теперь вот на южном хребте Каргыраа, перед костром слушал наказы зятя. Впервые про этот хребет он тоже услышал от Адавастая. В тот раз дед и зять попивали за разговором арагу и изрядно захмелели. 
– Ну, удалец! Споешь песню? – Калбак-Хорек возлежал на ширтеке.
– Какую же песню спеть мне, старец мой? – спросив, Адавастай задумался.
– А без разницы. Не выбирай. Любая пойдет.
Киваа раз услышав, запомнил песню, исполненную зятем.

На вершине Каргыраа,
Оглядываясь, смотрел я.
Среди табуна калгаларов
Арканом размахивал я.

Среди табуна дорбетов
Арканом размахивал я.
Перед Тооректи
Тепсе поглаживал я.

Вот и воспетый хребет. Киваа никогда не думал, что однажды будет осматриваться с вершины Каргыраа и «размахивать арканом» среди дорбетского табуна. 
В первую ночь Адавастай сев на коня, уехал куда-то. Вернулся лишь когда уже светало, отсыпался днем. На следующую ночь опять исчез. Вернувшись, когда занималась заря, подложив под голову седло, собрался спать, и тут Шалынмай не выдержал:
– Сколько можно спать, брат? Спина, шея поди устали.
Адавастай не ответил. Стемнело, Адавастай встал и коротко приказал:
– Седлайте.
Вскоре кони были оседланы.
– Тут недалеко живет очень богатый монгол. Лучшие скакуны – в его табуне. Две ночи наблюдал за местом, где их пасут. В самую полночь ночной табунщик отправляется в юрту и возвращается через время варки чая. В эту ночь, использовав отлучку, зайдем в табун, – сев на упавшую толстую лиственницу, объяснил Адавастай.
– А если он всю ночь не отойдет от табуна? – засомневался Шалынмай.
– Должен. Всю ночь не смыкают глаз, поэтому пьют горячий чай, – уверил Адавастай и добавил: – Отсюда нет пользы много коней уводить. Достаточно каждому по два. Люди этих мест – удальцы. Сразу возьмут след, пойдут в погоню.
– Даже если погоня, разве попадется в руки дорбета сын черного тувинца, – Шалынмай опять распустил язык.
– Не заносись! – прервал его Адавастай и вскочил в седло.
Летняя ясная ночь. В небе блестящие звезды рассыпаны бисером. Круглая как сыр луна выглянула из-за Каргыраа. В лесу бесшумно. Только недалеко фыркают кони. Нетерпеливое ожидание полночи показалось Киваа бесконечным, время тянулось бесконечно. 
Адавастай спокойно лежал на лапнике, закинув руки за голову. 
Вот и полночь, а табунщик все не отлучался. 
– Что теперь делать? – голос Киваа дрогнул.
– Ждать, – коротко ответил Адавастай. 
Прошло еще много времени, пока табунщик, согнав табун, не исчез. 
– Ну, теперь нельзя терять времени, – и Адавастай, ударив коня в бока, вошел в табун. 
Выбрав шесть сильнейших коней, ведя их по двое, помчались на север.
Звон лошадиных копыт, темная степь, лунный свет, скачущий рядом  Адавастай – все это окрыляло Киваа. Это тебе не отвязывание смирных лошадей Шокар-Кыдата в Доозуннуге. От Дорбета, от самого Дорбета вели они отличных скакунов. Зять Адавастай многократно бывал в табунах Калги и Дорбета, много раз мчался по темной степи. Киваа этого не знал. Но помнил, как зять говорил дедушке: «Вы знаете, я из окрестностей скакунов не беру». Перевалили седловину. Адавастай, натянув поводья, остановил коня. 
– До рассвета заедем в ту тайгу, – указал кымчы на высокую гору и сказал Киваа: – Переседлай одного из коней, что я веду, и сядь на него. Твой устал.
Киваа, оседлав монгольского коня, вскочил на него. Днем таились в лесу, в укромном месте, а когда стемнело, вновь отправились в путь. Так ехали три дня, и вот хребет Кара-Азыргы в землях Он-Баят. 
В малый полдень Киваа взялся варить чай. Адавастай спал. Шалынмай сторожил. Чай уже закипал в чаше, когда подбежал Шалынмай. 
– Скорее! Едут дорбеты! – Шалынмай дернул спящего Адавастая.
Погоня приближалась, уже слышен стук копыт. Адавастай вскочил. Киваа и Шалынмай вскочили на лошадей и, ведя угнанных коней, умчались. Адавастай свалил ударом ноги чашу с недоваренным чаем и забросил ее в переметную сумку. Тут с криками подоспели дорбеты. 
Адавастай, взявшись за луку седла, вскочил на коня и спустился по высокой, почти отвесной скале. Дорбеты, остановившись, провожали его взглядами. Несмотря на то, что Киваа и Шалынмай успели уехать достаточно далеко, Адавастай догнал их. Урывками переговариваясь – вроде обошлось, – мчались по краю леса. И тут впереди показался десяток всадников. Их окружали. 
– Едем прямо на них! – крикнул Адавастай. 
Вскачь вклинились в группу встречных дорбетов, и те пустили в ход плети. Спины, шеи, лица, руки, ноги жгло, словно опаленные горящим углем. Смешались крики, храп и ржание коней, звуки плетей. Не ожидая, что беглецы нападут, дорбеты не смогли сдержать их, но лишь на миг задержались, пререкаясь, а потом ударили по бокам лошадей и вновь ринулись в погоню.
Проходя открытую местность меж двумя лесами, конь скачущего впереди Адавастая споткнулся и ударился оземь. Потом поймали Шалынмая. Киваа на монгольском скакуне мог бы уйти, но сам замедлил ход: товарищи пойманы. Дорбеты догнали Киваа, и тот позволил себя связать.
– Даже такой маленький, подобный бычьему детородному органу, приезжает из одной страны в другую воровать, – старый дорбет китайской плетью с длинной рукояткой от души вытянул Киваа по спине. 
Руки связали за спинами, посадили на коней и тронулись. 
– Мог ведь ускакать, почему не ушел? – сердито спросил Адавастай у Киваа. 
Тот не ответил. Из разговоров монголов он понял, что люди из Нарын-Бээли кожууна Дорбета наткнулись на них случайно, охотясь на маралов. И лишь когда они, поведя коней, стали удирать, сочли это подозрительным и начали погоню. 
Лицо Адавастая потемнело, как осеннее небо. В кошмаре не могло присниться – попались дорбетам случайно. «Сам-то что: и пытки выдерживал, и донгу носил. Жалко спутников, братьев младших. Киваа совсем юнец. Нелегко им будет вытерпеть мучения, вылечить гноящиеся, с нарывами, воспаленные раны. И нет надежды вырваться. Как убежать от такого множества вооруженных людей? Расстреляют. Что делать?» – подумал Адавастай и почем зря осерчал на Шалынмая: уж очень тот заносчиво утверждал, что не попадется в руки дорбетов в шапках с хвостами. Вот и попался. 
Между тем послышался звук плети, раздался страшный крик, и дорбеты засмеялись. Адавастай обернулся: у Шалынмая на лице гримаса боли. Несдержанный на язык, он поспорил с дорбетом, и тот хлестнул плетью. Киваа ехал молча. Адавастай поравнявшись с Киваа, бросил:
– Прикинься, что монгольского языка не знаешь.