Николай Куулар. Спасибо, Родина моя!

Баллада о скакуне

Он понимал, что это его последний забег,
 и шёл, как на праздник — бывало, мчался быстрее стрелы
старый скакун, ветру не уступавший вовек,
гордый крылатый потомок Аран-Чулы.
Круг людей расступился. Скакун в ответ
на их приветствия грустно поник головой.
Но, припомнив победы на скачках минувших лет,
загарцевал перед праздничной толпой.
Без хозяина праздник коню ни к чему,
но сегодня хозяин, похоже, лишился сил —
он, как к давнему другу, сына подвёл к нему.
«Не подведи!» — доверчиво попросил.
Вот собрались наездники в поле пустом
и отпустили поводья. Скакун воскрес!
Из-под копыт вырывается пыль столбом,
ибо земная пыль — опора небес.
Грива как флаг по ветру пластается. Воздух сух
и горяч. Скакун летит, не касаясь земли.
Кажется: в скачке ожил древних шаманов дух.
Благословенье даря, бубны рокочут вдали.
Вот-вот и сердце не выдержит — вырвется из груди,
чтоб налегке отправиться в сумасшедший полёт.
Обгоняя соперников, он летит впереди!
Травы степные пахнут крепче, чем конский пот.
Но заходится сердце, и дышать всё трудней:
бешеный воздух скачки ноздри ожёг.
За спиною он слышит хрип разъярённых коней.
Осталось совсем немного. Последний рывок.
Он победил! Он останется непобедим!
Но подкосились ноги — больше он встать не смог.
К нему подходили люди, один за другим,
молча склоняли головы, глаза отводили вбок.
А он, затихая, видел: там, где солнце в зенит
восходит, где вечного неба бескрайня голубизна —
вновь в нескончаемой скачке он первым мчит
и продолжает бег небесного табуна.

 

Юрта
У подножия хребта Танды —
там, где стебли трав сухих седы,
в той степи бескрайней, где густы
караганниковые кусты —
виден в мареве издалека
купол юрты цвета молока.
Словно грудь земли — щедра, нежна —
схожа с грудью маминой она.
Тёплое гнездо, где — глуп и мал —
запах рода я в себя впитал.
Неумелый лепет первых слов,
гордость первых маленьких шагов
помнит юрты войлочный покров —
помнит первой стрижки холодок,
горечь расставанья, зов дорог.
Там напевы родника чисты,
листья караганника желты,
Сына в юрте ждёт седая мать —
вот приедет, поспешит обнять.
Стыдно маму разочаровать.
Здесь я детством радужным согрет
Юрты мир хранит меня от бед,
он уже не откочует, нет.
Где б ни странствовал, ни кочевал —
юрта шлёт мне издали сигнал.
Сумерки сгустятся — но всегда,
словно путеводная звезда,
юрта путь подскажет без труда…
Горе мне! Отец покинул кров!
Говорят, что души пастухов,
улетевших глянуть в холода:
целы ли небесные стада —
больше не вернутся никогда.
Юрта папина, меня прости:
не сумею проложить пути,
привязать степного жеребца
к коновязи своего отца…

Сумерки сгущаются опять:
мама и земля устали ждать.

 

«Два стихотворения о снеге»
1.
Пуще клятв запомнился миг
в этой комнате, где постиг
озарение. Я тогда
думал: так и будет всегда.
А назавтра — в полёт. И мне
в тридевятой дальней стране
восхищался друг невпопад:
— Здесь чудесный был снегопад!
Сад, весь в белом, блистал вчера!
— Где же снег?
— Растаял с утра.
На земле этой, вечной почти,
пусть нас память хранит в пути.
2.
Сколь рассеянно Божество!
Узкогорлый кувшин его
нынче ночью, слегка наклонён,
пролил наземь молочный сон.
Утром Солнце на небосклон
выйдет. Снег заискрится — он
жгучих лучиков жадный взгляд
нежной кожей приветствовать рад.
А потом этот сумасброд
Солнце, что растопило лёд,
возблагодарит. И умрёт.
На земле, равнодушной почти,
лишь любовь способна спасти.

Перевод Виктора Куллэ

 

Спасибо, Родина
Спасибо, Родина моя, за всё спасибо!

За право по земле твоей ступать,
За бурное теченье рек студёных,
За глушь таёжную, за крутизну хребтов,
За ясность Кёк-Тенгри – святого неба,
Где величавые парят орлы, 
За колыбели – что меня качала –
Изведанную сердцем красоту,
За несказанную души отраду,
Что милостью твоею полон я.

За то, что год от года хорошеешь
Трудами моих братьев и сестёр
В работах разных… за родство твоё,
Зовущее меня из мглы чужбины, 
За то, что милосердна и добра 
Ты даже в том, что умерев, смешаюсь
Я своим прахом с Родиной навек,
Я не уйду, твоей останусь частью,
За то, что колыбельная твоя
На языке Тувы лелеет душу, 
И слова предков мне понятен ход,
Дарящий мудрость мне и обновленье.

Спасибо, Родина моя, за всё спасибо!

* * *
В иглах инея кочки лесные,
А на мшистых пеньках
Словно зайцы живые лежат –
Мой каурый храпит…

В пору зноя здесь сено косил
Мой отец. И зимой
Луговая трава бережёт
Аромат полевой.

Стог высокий нетронут стоит –
Юрты белой родня.
Так и чудятся мамы шаги,
Выйдет, скажет: «Сынок».

Лес хрустален. Без пения птиц,
Будто замер во сне.
А волшебную тишь стережёт
Лютый воин-мороз.

Склоны горные взором окинь!
Скоро, скоро уже
С песней я на санях прилечу
На зимовье своё.

Следом санным и стог-великан 
Откочует в аал,
Сменит стойбище – юрте родной
Уподобясь опять.

 

Хам-Дыт
Древо родни – у корней
Склоняюсь по праву сына:
Лиственница, а под ней
Зарыта моя пуповина.

Хам-Дыт, из него сделал шаг
В просторы великие, в утро.
Здесь мать и отец, здесь очаг 
И стадо, и дол, и юрта. 

Хранитель – мой дух-сунезин
Доныне в окрестностях бродит.
Я знаю, что я не один,
Пока не забыл о роде.

Я снова вернусь сюда,
К шаман-листвяку – с дарами,
Где свята аржана вода,
Где свято Небо над нами.

В ночи прилетит сунезин,
Дохнёт земляничной влагой,
Прильну к нему, блудный сын,
С верой, любовью, отвагой.

 

Родник
Эхо слова… Минуло немало столетий.
На поляне таёжной бил чистый родник.
Здесь пастушка с охотником, божии дети, 
Повстречались и стали едиными вмиг.

Не боясь пересудов, архар и косуля
Пили воду живую аржана-ручья.
О любви их, бессонно журча и тоскуя,
Поминает, поёт и доныне струя.

Я там тоже бывал. Но урмана не стало.
Нет былого, распуганы звери давно.
Лишь отары овец, не смущаясь нимало, 
Забредают на пыльной поляны сукно. 

Показался не мил я и встречной пастушке,
Ни любезного смеха, ни женской игры. 
Ты чужак в этом мире!.. любовь – не игрушки,
Стар и скушен, иным – хороводы-пиры.

Не хранишь ты манок от охотника-предка,
Не поёшь, оглашая холмы и леса.
Ты перекати-полем среди бела света
Всё скитаешься, глядя простору в глаза.

Только сказка, которую в детстве услышал,
Тебе шлёт благовестие вечной любви,
Только вещее слово – созвездия выше –
Призывает: по древним преданьям живи! 

Да родник, словно пращура строгое око,
Что целит и пульсирует светом добра.
Мы заблудшие дети, таится глубоко 
Память-влага – к родному приникнуть пора.

Свет кристальный и благоговейная нота
Душ, ушедших в глубины целительных вод:
Так пульсирует жизнь, так любовь и забота
Снова щедрым аржаном течёт и течёт.

Торгалыг
Речь перекатов, песен лад –
Сродни мелодии стихов,
Моя река, ты кровь моя,
Любви моей сердечный зов.

Я оживаю, перечтя
Притоки звонкие твои –
Шаа-лааш, Боскан, Ак-Тал, 
Чоза, Аржан, Кадыгбаи. 

Журчанье вод, струенье лет 
И над становьем – птичий крик,
Когда прощаются, кружа, 
Я слышу, слышу: «Торгалыг!»  

Даст Бог, увидимся весной! 
Жизнь коротка, судьба лиха.
Смогу ли вновь найти пути
К тебе, на эти берега?

А если в мир вернусь опять,
Хотел бы утолить тоску:
Быть ивы тонкою лозой,
Клонясь на травном берегу.

Иль вновь мальчишкой на земле
Родиться милостью Небес?
Найти ещё раз твой исток,
Так, чтобы голос мой воскрес…

Играй порогами, звени!
Будь милосердным предков суд
Потомкам рода моего –
Пусть перекаты им поют.

 

Кодурер-Даш 
Проходят годы, Кодурер-Даш
Бараном, сморенным зноем,
Уткнувшись во склон травянистый наш,
Объят могучим покоем.

Мой предок жил здесь давным-давно,
Молился хребту многоглаву,
Он камень взял на плечо одно
И поднял на холм во славу.

На праздник батыры съезжаются тут
Померяться удалью-силой,
Но предка не сдвинули каменный труд,
Удача их не посетила.

Я слышал: сегодня родился малыш,
В аале нашем – наследник.
Верю – ты свой Кодурер-Даш покоришь 
И будешь богам собеседник.

 

Парусник
Парусник одинокий –
Року наперекор,
Дар мой прямой и строгий 
Держит волны напор.

Ткань парусов пронзают
Ветры восьми сторон,
Грёзы его терзают –
Берега ищет он.

Жажда полёта жива, 
Воля стаёт к рулю –
В бухту не жмусь трусливо,
Милости не молю.

Не для покоя-неги
Создан – не для отрад!
В море, на вечном небе
Нет для меня преград…

 

Цейтнот
Шахматист в цейтноте – паники исход,
Озарение, похоже, не придёт. 

Тщетно чертит иероглифы рука
За секунды до падения флажка.

Весь в игре, пускался мыслями в полёт,
Озирал доску с заоблачных высот.

Что же замыслы заходятся в пике? –
Скачет конь и слон топочет по доске.

Шахматист устал и хмур, его не трожь. 
Миг назад лишь на шамана был похож.

Только духи вдруг оставили его,
От полётов не осталось ничего.

Пал король по воле гения игры…
Что мне лучше? – отрешиться до поры

От сует… Или у кромки роковой
Гнать, спешить, нестись вперёд, пока живой?

 

Велосипед
Мальчуганом на велосипед,
Безотрывно, как на иноходца,
Всё взирал я – восхищённый шкет,
Думая: «Кому ж он достаётся?».

По глазам увидев мой азарт
И желанье оседлать конягу,
Посадил хозяин, показал,
Правда, научить не смог беднягу.

Я шестой окончил и – сбылось!
Папин дар, ликует вся округа,
Только следом горе – море слёз,
Увели осёдланного друга.

Повзрослел давно я. Подарил
Сыну скакуна о двух колёсах.
Сын, вскочив, довольный укатил,
Вовсе не заботясь о вопросах.

Словно сам я на педали жму,
За мечтой угнаться изловчился.
А мечту по жизни никому 
Не украсть – такой расклад случился!..

 

Слежу облака
Скитальцы небесные, вечные странники,
Я с вами повязан душою бродяжею,
Слежу кораблей за чередою летучею,
Им вслед устремлённый, позабыв о заботах.

В надежде – в одном лишь хочу быть уверен:
Потомок мой также к небесному краю
Прильнёт восхищённо, небесным кочевьям 
Останется верен, в восторге сгорая…

 

Ледниковый цветок
Ты не дрожишь, не зябнешь,
Хотя даже воздух продрог, 
Цветёшь у края проталины, 
Отважной красы цветок.

Я тоже ложью, клеветами 
И горем был окружён.
Дорога моя к вершинам
Тяжка, как кошмарный сон. 

Хребты-перевалы вставали
Стеной, словно грозный рок.
Тогда я тебя и встретил –
Надежды и веры цветок.

– К выси ступенью – духом
Ты здесь закалиться смог!..
Мне лепестки твои шепчут,
О, ледниковый цветок.

 

Последний снег 1991-го года
Ветер несчастья, грозящий болью и лихом,
Пред новым годом, в ритме дурного бега…
Нет моих сил прислушаться сердцем тихим
К благословению падающего снега.

Так опускайся, пророчествуя живому
Всё о добре и любви, о мире-покое.
Но отчего ж, вопреки тишайшему слову,
В мире людей гнусавит проклятье злое.

Сбитый с толку народ, страна в руинах,
Рвём по живому из алчного интереса.
Вместо чистого снега в душах пустынных –
Слов вереницы, что не имеют веса…

Белый покров, я в него вглядеться пытаюсь,
Блеск и сверканье снега заворожило:
Будто закрыл глаза и молюсь, и каюсь,
Нету ответа и иссякают силы.

Снега обида обильная покрывалом
Оцепененья-холода нас накрыла.
Небо-Тенгри, его благодати не стало,
Так неужели оно о людях забыло.

Эти лики-образы великолепья,
Тайны звуков, бликов и дивных линий –
Станут ли влагой, растают, впадая в лето,
В жаждущем мире обернутся ли ливнем?  

Перевод Владимира Берязева

 

Юрта 
(Две элегии) 

Юрта
С женской грудью схожа: 
В ней тепло материнства 
И родства молоко. 
Юрта помнит, как мать, 
Первый топот младенческих 
Слабеньких ножек, 
Первых слов удивленье 
И остриженный 
Первый вихор. 

У подножья хребта.
В карагановом плеске… 
У реки ли, под звон 
Переливчатых струй, 
В белой юрте ждет мама 
От сына известий. Ждет, когда я приеду 
И дверь отворю. 

 

*   *   *
Юрты островок далекий 
В караганниковом плеске,–
Мир мой, радужный и детский, 
Посреди степи широкой. 
Он мне виден отовсюду.
От него веду кочевье
К далям горным,
К звездным высям,
К светлым сумеркам вечерним. 
В светлых сумерках вечерних 
Вижу юрты отраженье. 
Детских снов летят качели –
Взрослой жизни наважденье.

 

Баллада о медной пуговице
В День Победы гремят оркестры,
Грохочут салютов мирные залпы.
Праздника эхо разносят ветры
По селам России, тувинским аалам.
В далеком аале, в селе Торгалыг
Медную пуговицу с пятиконечной звездой
Мать достает. И на запад алый
Шепчет: – Ну, как же, 
Ну, как же ты так, сынок дорогой…
Сорок салютов по мирному небу,
Сорок оркестров – и все по тебе.
Сорок раз в поле возрос колос хлебный.
Сорок проклятий я послала судьбе.
Пуговку эту тебе пришивала
В том, в сорок третьем, далеком году.
Нет, не рыдала, когда провожала.
Только коня привела в поводу.
Соколом взвился в седло мой сыночек,
В бой молодая отвага звала.
Грудь распрямил – и, как звездочка ночью,
Пуговка медная в пыль сорвалась.
Вот и храню эту кроху у сердца.
В праздник ли, в будни – в руках подержу.
Как наяву, ты приходишь из детства.
Вспомню – поплачу. Поплакав – горжусь. 

Перевод Юрия Вотякова

 

Вольная воля
По степи бреду босой,
Вольной воли зов заслышав.
Сушит горло зной степной,
Ветер – стены, небо – крыша. 

Ни присесть, ни глаз сомкнуть
Не могу на миг единый –
К вольной воле труден путь,
Чуть промедлю – не настигну. 

Наконец, упав без сил, –
Сколько дней шагал – не знаю, –
«Ты не призрак ли?» – спросил,
Смысл зова постигая. 

«Если воля – только призрак, –
Со смешком ответил ветер, –
Это, братец, верный признак: 
Ты устал бродить по свету». 

 

Туман на чайлаге 
Кочующий вниз по ущелью туман
И утром, и днем, и под вечер
Нежно, словно думаалай,
Ложится горам на плечи.

Овцы плывут в молочной реке
По-рыбьи тихо и важно.
Песнь чабана на всем чайлаге
Сразу слышна каждой.

Ходит по склону безусый чабан,
Грезит своей любимой –
Бросил бы все, ушел сквозь туман…
Кабы не отара, вестимо.

Не потому ли пляшет в груди
Сердце, предчувствуя праздник,
Что пену тумана, того и гляди,
Сдует ветер-проказник?

Вот и окончен тумана набег.
Мох заблестел – к погоде.
Влажный, он сам, как овечий мех.
Солнце над юртой всходит.

 

Ливень
Камчою молнии взмахнуть, 
Небесный продырявив свод, –
Таков грозы обычный путь,
Известный ливню наперед.

Где, не спеша, журчал ручей,
Теперь, сметая все с пути,
Табун багровых лошадей,
Как бешеный с горы летит.

Блестит под солнцем каждый лист,
Природа девственно чиста.
Увенчан радугою лик
Земли, прозрачна высота.

Животворящ грозы концерт,
Где в роли первой скрипки – дождь.
И я бы стал счастливей всех,
Когда б мой стих был так хорош.

 

*  *  *
Не поймешь и откуда, как вдруг
Ощутишь в знойном мареве лета
Набухающих почек испуг,
Песнь весны, – твердо зная, – пропета.

Тонет город в топольем пуху
(Время, кажется, остекленело)
И всплывает, качаясь несмело.
Я поверить в него не могу.

Нетерпеньем объята душа:
Что-то ждет ее? Кто-то приветит?
И несбывшееся вороша,
Грустным эхом доносит ветер.

А душе в самом деле нельзя
Без дождя животворной остуды,
Даже если, не зная покуда
Жажды, млеет от зноя земля…

 

Баллада о солдатской пуговице
В 1943 году Тувинская Народная Республика
за год до добровольного вхождения в состав СССР
отправила на Великую Отечественную войну 
эскадрон добровольцев.

В городах-героях в честь Победы
Расцветают майские салюты,
И оркестров медные отсветы –
Словно эхо улиц многолюдных.

Праздник и в аале. Но доныне,
Стоит лишь на пуговице медной
Взгляд остановить, тотчас о сыне
Мать всплакнет: «Все жду с весны победной…»

Вспомнит Мать, как добровольца-сына
Вышли проводить друзья, соседи,
Как ее Тана-Херел покинул
Баглааш отцовский на рассвете.

Он вздохнул, прощаясь с отчим краем,
Так нетерпеливо и глубоко, –
Пуговица, как звезда, сверкая, 
Пала в пыль, не выдержала вздоха.

«Возвращусь – пришьешь!» – сын поднял лошадь
На дыбы, в бессмертие уходя.
Что для Матери той пуговки дороже?
Очи сына со звезды глядят.

Перевод Виктора Зуева

 

Триптих посвящается
светлой памяти
С.А. Сарыг-оола

1. Живая память
Она его носила очень долго
под сердцем:
этот светлый мальчик
был создан 
из сказаний,
древних былей.
Она его носила так бережно,
как зерна золотые 
в голодный год
на урожай хранят.

В дни войн, кочевий, голода и мора
Тува несла под сердцем Ангыр-оола
как носят лишь желанное дитя.

Столетья шли.
За красной солью шли 
за дедом внук, передавая слово,
храня его в простой семейной люльке
да стариковских байках у огня,
и прочих тайниках,
где все, кто выжил,
с мудрейшей детской хитростью хранят
то, с чем расстаться гибели подобно,
что погубить, украсть, продать – нельзя. 

Одна душа на сотни тысяч. Слово.
Оно предназначалось Ангыр-оолу,
мальчишке с золотистым опереньем,
голодному младенцу, с первой каплею
молочной
сглотнувшему накопленное слово,
вдохнувшему его еще до крика,
который возвещает:
– Я – живу!
Тува его носила очень долго.

 

2. Аржаан Ангыр-оола
Мой старший родич.
Юный старший брат –
пронизан солнцем,
вскормлен щедрой степью.

Ты юрту возводил, 
горланя песни
и, щуря глаз от северного ветра
в суть и не в суть бросал лукавый взгляд.

Ты камень целовал –
и бил аржаан,
а ты из красной лиственницы желоб
срубил, чтобы поить прохожих
пеших и проезжих конных
всех – до Саян,
и дальше – от Саян.

Как бы ни звали в племени людском:
Тюлюш,
рыжеволосый Ангыр-оол,
Степан…

Бьет из скалы родник живого слова.

Торгалыгский мальчишка Ангыр-оол,
мой хрупкий старший брат,
хранитель слова,
вслед всем иным
ушел за красной солью
(ты помнишь, старший брат,
что в детстве слово смерть обозначало:
ты видел тело на сухой земле 
под запыленным степью покрывалом
и косточки бесстрастного лица.
В свой краткий век, в свою земную долю
ее лицо, широкое как степь,
лучилось и заботой, и любовью).

Аржаан – сквозь времена,
Сквозь отчий прах,
Живет в горах
И, омывая камни,
Поет, ликуя, в радужных камнях.

 

3. Брат
В месяц, когда закукует кукушка,
сердце дымящейся кровью заплачет
(не с узелком ли брести на погост
в поисках сильного старшего брата?
Ветер саянский хлестнет по могилам,
из пальцев скользнет поминальная чашка:
в этом ли камне слово застыло,
в зелье ль поганом память иссякла?).

Звучит в горах
родник с живой водой.
Бурлит, хохочет и горчит смолой
единственный глоток родного слова:
здесь теплый дух младенческих волос,
соль крепкой шутки и сиротство слез,
и кудурээ в подножьи краснокорых
лиственниц.

Один глоток – и он же первый шаг:
косинка азиатская в глазах
и потный пух взъерошен на затылке,
как крылья руки – хоть сейчас в полет,
от ужаса распахнут круглый рот,
молочный зуб блестит от любопытства…

За купол юрты, за ее порог.
– Мой богатырь! Не упади, сынок!

Пронизан солнцем непокорный взгляд.
Пришел наш брат. 
Пришел наш младший брат.

Аржаан – сквозь времена,
Сквозь отчий прах
Живет в горах
И, омывая камни,
Поет, ликуя, в радужных камнях.

Перевод Инны Принцевой

 

*  *  *
Безмолвны и суровы
Мужчины, выйдя в горы,
Покинутого крова
Тепло неся сквозь годы.
Вблизи, куда ни глянешь,
Хребты и перевалы,
Чтоб в миг, когда устанешь,
Душа не уставала.
Приходят к ней на помощь
Терпенье, дружба, воля
Друзей надежных… Помнишь,
С тобой делились солью,
Карабкались по круче
К заснеженной вершине?
Внизу клубились тучи,
И в них вонзались клинья
Лучей полдневных солнца.
С ликующей душою
Смотрели вдаль, бессонны,
И видели большое
Надеждою согретое,
Важней огня и хлеба
Пространство льда и света,
Пространство гор и неба. 

Перевод Татьяны Максименко

 

Два стиха о снеге

1.
В этом доме грустил
И пел веселые песни.
Был я счастлив и верил,
Так будет всегда.
А во время отъезда
Выпал снег тут чудесный,
Но когда я вернулся,
Он исчез без следа.

Сохрани его, память,
На земле этой вечной. 

2.
Белый снег ночью лился
Из узкого горла кувшина.
Бог, о чем-то задумавшись,
Наклонил и забыл.
Утром солнце взошло.
И от взгляда в долинах 
Снег растаял, но люди
Не узнали, кто был.

Сохрани нас, любовь,
На земле равнодушной. 

Перевод Александра Макарова

 

Сказание о Кодурер-Даше
На холме, где лежит Кодурер-Даш (в буквальном переводе «Поднять камень), с древних времен собирались тувинские мужчины на праздниках, чтобы помериться богатырской силой.

Проходят года, исчезая во мгле…
А Кодурер-Даш все лежит на холме:
Как горный баран – крутолоб этот камень,
Улегся и в землю уткнулся рогами.

«Здесь жил великан, – говорят старики. –
На склонах Танды, возле быстрой реки.
Валун на вершину он поднял руками:
Пусть помнят тувинцы о нем – великане!»

Легендой воспел исполина народ.
Являлись на холм силачи каждый год
Помериться силой: кто сможет руками
Хотя бы немного поднять этот камень?..

Я слышал, в тувинском аале одном
Родился малыш-богатырь ясным днем.
И верю: как время отрочества минет,
Он Кодурер-Даш богатырский поднимет! 

 

Притча
Однажды страшный ураган
Обрушился на караван!..
Купец, богатый господин,
Остался средь степей один.

Осталось с ним его добро –
И золото, и серебро.
Как сундуки с собой забрать?
А бросить – сердце разорвать! 

Не смог он жадность превозмочь, –
От жажды умер на третью ночь.
А за холмистою грядой
Оазис цвел, журчал водой.

Века воздвигли там бархан.
В тот край послал арата хан.
И там, где степь да небосклон,
Копать колодец начал он.

На пятый день – лопаты стук.
И вот он – с золотом сундук.
Ну, кто сокровищу не рад?
Но не сошел с ума арат.

Не стало он золото считать,
А продолжал копать, копать…

Он знал, зачем пришел сюда:
Где тает в мареве гряда,
Где степь без края и следа –
Дороже золота вода! 

 

Солнечный чай
Зимовье в горах одинокое стынет.
Льет мама из тагана солнечный чай.
И вдруг обо мне вспоминает, о сыне.
Призыв ей почудится: «Сына встречай!»

Берет она чашку из корня березы
И с чаем к почетному месту спешит,
Где, ноги скрестив и забыв про морозы,
Я пить буду чай не спеша, от души…

Но нет меня в юрте. И чай остывает.
И в мамином взгляде вновь плещется грусть,
Трепещет, как листик, но не увядает…
И все-таки, мама, к тебе я вернусь.

Примчусь окрылено! Вот – наша поляна!
И в юрту войду… Но сейчас – не серчай.
Пусть сердце твое бьется молодо, рьяно!
Пусть будет горячим твой солнечный чай!

 

*  *  *
Я сына привез на родимый чазаг.
Вот – камешки, детства забытого знак.
И я – начинаю играть в сайзанак!
Сынишка остался в сторонке стоять.
Он – в городе вырос. Ему – не понять.

 

Хам-Дыт
Есть место с именем Хам-Дыт .
Там я – явился в мир прекрасный.
Жгут пуповины там зарыт,
Как корень лиственницы красной.

Оттуда вышел я в простор!..
Горит очаг там до сих пор, –
В чабанской юрте у огня
Отец и мать ждут меня.

Там Дух-Хранитель, Сунезин,
Меня ждет много лет и зим:
Храня связующую нить,
Он – в отчем крае должен жить.

Сюда – спешу издалека!
Вам – Сунезин, Хам-Дыт, река –
Свои дары преподношу. 
Быть вечными – я вас прошу!

Хам-Дыт, тебя мне не забыть, –
Прочна связующая нить.
Порвись она, я в тот же час
Цветком бы сорванным погас.

Перевод Владимира Гордеева

 

Летние дожди
Увидишь, с гор дожди придут,
Подует ветер низовой, –
И степь вдохнет, – цветы вдохнут, –
Всей грудью воздух грозовой.

А после, о семи цветах,
На небе – радуга парит,
И зелень влажная парит –
Роса на нежных лепестках…

Люблю я летние дожди
За оживленность мелких рек.
Куда ж ты, ливень, подожди!..
А степь сияет в серебре,

Как будто яблоневый сад!
Дожди темнеют вдалеке.
И я дышу с цветами в лад,
Идя по радуге-дуге.

Перевод Сергея Чалова

 

*  *  *
«Совести мерой жизнь свою меряй, –
Духом не падай, будь удалец», –
Дед завещал. Завету я верен.
Он мне дороже прочих наследств.

 

*  *  *
Горы, мне обычай ваш известен:
Участь вы встречаете свою
Не поодиночке – вечно вместе,
Словно люди. Воины в строю.

Перевод Светланы Козловой