Тринадцатая глава
Схватка за освобождение Западной Монголии, города Хомду началась не на пустом месте. В Декларации о восстановлении государственной независимости Монголии от 1 декабря 1911 года было сказано: «Наша Монголия в своем первичном основании была отдельным государством, а потому, основываясь на прежнем праве, Монголия утверждает себя независимым государством с новым правительством, с независимой от других властью в решении своих дел. Ввиду изложенного сим объявляется, что мы, монголы, отныне не подчиняемся маньчжурским и китайским чиновникам, власть которых совершенно уничтожается, и они вследствие этого должны отправиться в свою страну».
Но даже и ввиду не оставляющего повода для сомнений ультиматума маньчжуро-китайские власти в Хомду, опираясь на сильный гарнизон, надеясь на большой запас продовольствия и оружия, рассчитывая на срочную поддержку со стороны Синьцзяна, отклонили его.
В седьмом месяце на притоке реки Буянныг-Шивээрте и на Орган-Ширеге тувинское воинство выступило навстречу частям, идущим на помощь группе в Хомдинской крепости, и помогло подчистую уничтожить их.
Хомду осадили. Около месяца шли схватки, имевшие целью утомить гарнизон. Уничтожали дозорных, разведчиков врага, отбирали лошадей, в ночное время много стреляли, добиваясь траты боеприпасов врага, взрывали ворота крепости. Высылали посланцев с белым флагом, требовали сдаться. Использовали все возможные способы.
За несколько дней до решительного наступления на Хомдинскую крепость калгасские воины устроили стрельбище по мишеням у стана. Долго грохотали, а когда ушли, несколько тувинцев во главе с Киваа наведались на место стрельбища и пришли в ярость – оказалось, союзники сделали метки на лбах волов, предназначенных для еды и перевозки припасов, и с расстояния шестьсот саженей всех расстреляли.
Дальнобойность и меткость винтовки Киваа впервые видел на Тесе. Однажды осенью некто Калчан-Кок на большой дороге перед Биче-Хайыраканом стал стрелять в отдаленное стадо джейранов. Животные не понимали, что происходит, разбегались и вновь собирались в группу. Двух Калчан-Кок тогда добыл.
Видя, что враг измотан, а мастерство и силы монгольского и тувинского войска возросли, командование решило начать штурм.
6-го августа 1912 года на рассвете началась атака. В освобождении Хомду участвовало пять тысяч воинов, в том числе из двух аймаков Урги и Дорбета, четырех аймаков Калги, кожуунов Урянхая.
В первых рядах тувинского войска шли добровольцы, сзади – призывники. В арьергарде войска монгольский чиновник на вороном коне, с маузером на боку, в черной безрукавке, махая саблей, торопил идти вперед. Киваа показалось, что он знаком с этим человеком. Вал воинов грозно стекался к крепости, и китайский гарнизон в первое время растерялся, но оправившись, ударил встречь.
Слились в единый вопль крики и стоны раненых бойцов, вой пуль. Киваа, выставив вперед кремневое ружье, шел, стреляя. «Сам пропащий, башка как бубен. Вперед, служивые!» – вскрикнул один из добровольцев рядом с Киваа. Бахрома рукавов его рваного тона трепалась на ветру.
«Когда же заденет пуля? Сразу ли помру? Или только ранят? Будет ли больно? Больнее, чем при ударах шаагаем?» – думал Киваа, краем уха слыша шум пуль, пролетающих мимо – «сыйт-сыйт».
Схватка была в разгаре, и все колебалось как на чашах весов, и тогда командующие объединенного войска Хатан-Батор Максаржав, Манлай-Батор Дамдин-Сурэн, используя продуманную стратегию, ввели в бой резервные силы. Двадцать тувинских парней с отчаянными сердцами, одетые в китайские одежды, с оружием в руках стремительно открыли ворота, и следовавшие за ними напролом воины прорвались в крепость. В это время 28 удальцов из войска калгасов, раскачавшись на качелях, взлетели ввысь на четыре-пять метров и, упав на дорожку на стене, где вполне могли разъехаться две телеги, а оттуда спрыгнув внутрь крепости, отчаянно били китайских воинов.
Крепость была объята огнем, окутана дымом. Бой переместился на улицы города. Хомду был захвачен. Во время штурма около 500 человек из китайского гарнизона были убиты, 600 взяты в плен. Монгольско-тувинское войско тоже понесло тяжелые потери. Из тувинского войска 19 человек были убиты, более 20 ранены.
Началось разрушение китайских факторий, грабеж, уничтожение долговых списков. Киваа заскочил в первую попавшуюся лавку: на полу каталась маленькая золотая пиала. Только положил ее за пазуху и выскочил из лавки, как прозвучал приказ строиться.
Монгольско-тувинские воины выстроились по группам, и монгольские чиновники стали обыскивать их с головы до ног, шарили за пазухами, в голенищах. У монгольских воинов награбленного нашли много, все отобрали. У тувинцев нашли лишь всякую мелочь.
Когда начался обыск, Киваа, не найдя куда спрятать пиалу, опустил в голенище. Монгольский чиновник, обыскав Киваа, приказал снять обувь. Тот сел на землю и сделал вид, что изо всех сил старается вытащить ногу из обуви. Второй чиновник, спросив: «Өнээ сусу юу хивайн?» , – поднял ногу Киваа, и пиала, поднявшись вверх по широким штанам, уткнулась в бедро. Чиновник стащил обутки, потряс, но ничего не нашел. Раздраженно бросив сапоги, удалился. «Не судьба тебе получить золотую посуду, собака», – думал Киваа, натягивая идики и посмеиваясь в душе над монгольским чиновником.
После обыска войску дали отдохнуть. Но выставили дозоры, потому что из местечка Шара-Кол могли прийти китайцы. Посуда, которую Киваа прятал как золотую, оказалась медной – для стряхивания табачного пепла. Товарищи потешались.
7-го числа восьмого месяца 1912 года над городом Хомду взвился символ независимой Монголии – знамя с золотым соёмбо. 72 монголам и тувинцам, особо отличившимся в боях, присвоили звание Маадыр. Воинов Даа, Бээзи, Оюннарского кожуунов Урянхая и добровольцев наградили особыми знаменами.
Победу отмечали три дня. Во время празднования Киваа смог хорошенько рассмотреть Хатан-Батора Максаржава. Наконец вспомнил, где видел этого генерала. Когда Киваа лежал скованный в Саглырском хурээ, Максаржав приходил слушать хоомей.
Накануне возвращения тувинского войска пришел монгольский воин.
– Кто хозяин этого коня? – спросил он, указав на буланого коня, отданного Киваа удальцом Тараачы.
– Это мой конь, – ответил по-монгольски Киваа.
Когда Киваа заговорил на монгольском, воин, улыбнувшись, сказал:
– Мое имя Олзей. Отойдем, поговорим, – и увел Киваа.
Удалились от стана.
– Где ты взял этого коня? Как тебя звать, друг? – еще раз улыбнувшись, спросил Олзей.
– Киваа, – ответил, рассердившись было, он. – Чего тебе?
– Я узнал твоего коня. Это конь сайына Тараачы из Овюр-Торгалыга.
Услышав имя Тараачы, Киваа не удивился. У того везде друзья. Но поинтересовался:
– Откуда знаешь кайгала?
– О, это мой добрый друг. Не бойся, друзья сайына Тараачы – мои друзья.
– Перед походом я жил в аале Тараачы. Провожая на войну, он подарил мне коня.
– Значит, ты друг Тараачы. По-монгольски хорошо говоришь. Из какого сумона Тувы?
– Я из иргитов Бай-Дага Теса. Живу среди чолдак-соянов в Тесе, на родине жены, – ответил Киваа, отбросив сомнения.
– Слышал-слышал про бай-дагских иргитов. Когда жили в Хан-Когее, рядом с нами был аал старика Чымбыыжыка. Говорил, что иргит. Жена из соянов.
Киваа, услышав имя, обрадовался:
– Мой дядя.
– Как интересно! Лошади ржанием знакомятся, люди через разговор познаются. Вот и познакомились. Мой аал в Хангайских хребтах. Будешь там, обязательно заходи. Ну, до встречи, – Олзей отправился в свой стан.
Назавтра тувинское войско отправилось в родные края.
